Легенда о Рыжем герцоге - Валерий Вайнин

По столам легким ветерком пробежал смешок. Дворянин с тупым изумлением уставился на слугу.

– Это про меня, Фредди?

Старый слуга с нечесанными седыми космами собачонкой заюлил перед господином.

– Нет-нет, ваша милость. Разве он посмеет? Он так… болтает сам с собой. – Слуга дернул головой в сторону Тома, будто намеревался клюнуть его своим крючковатым носом. – Убирайся бродяга! Видишь, их милость не в духе!

– Убирайся, я не в духе. – Дворянин рыгнул и возобновил ковыряние в зубах

«Ну и дубина, – удивился про себя Том. – Даже дразнить его скучно». Обойдя столы, Том насобирал с четверть кружки мелочи. Это превышало его расчеты. К тому же трактирщик шепнул ему, щекотнув бородой ухо: «Заходи почаще. Ужин бесплатно». А это уж и вовсе было неплохо.

Весело вскочив на скамью, Том запел о красотке Мэри, которая вышла как-то вечерком прогуляться и вернулась с грудным младенцем на руках; и когда дотошный отец пристал с расспросами, девушка простодушно поведала, что ребенка ей подарил каноник в награду за ангельскую кротость и послушание. Эту песенку сопровождали оглушительный хохот и восклицания: «Ах чтоб тебя!.. Вот загибает – не разогнешь!.. Ну и чешет, собачий сын!» Иной раз какой-нибудь размякший детина игриво щипал свою подружку, и та, вскрикивая от полноты чувств, отвечала ему нежной затрещиной.

Среди звона кружек и песен мало кто обратил внимание, как в распахнутую ударом ноги дверь ввалилась новая троица. Лишь трактирщик, глянув на вошедших, опустил голову и весь как-то сник.

– Ты что же, борода, друзей не узнаешь?! – покрывая шум, рявкнул сухопарый молодчик в дырявой шляпе. – Так я тебе живо напомню!

– Полегче, Тихоня, полегче. – Неимоверный величины толстяк пошуровал пальцем у себя в ухе. – Ты, Тихоня, все молчишь, молчишь, а заговоришь – прямо как дубиной по башке. С человеком надо беседовать вежливо, не то он, – толстяк кивнул на побелевшего хозяина, – возьмет да рассердится, и прогонит нас. Правда, дядя?

– Добрым гостям всегда рад, – осклабился трактирщик. – Как поживаешь, Стив – колотушка? Сколько ребер успел наломать?

Младший из троицы, белесый парняга – в разодранной рубахе и без переднего зуба – мрачно усмехнулся.

– Не считал. Но, сдается мне, до сотни чуток не хватает.

– Почему он не спрашивает, как я поживаю?! – медведем взревел сухопарый.

Толстяк болезненно скривился.

– Не обижайся на Тихоню, дядя. Жаркий был нынче день, проголодался он.

В этот момент сонная баба с кружками эля, колыхая формами, проплыла между ними. С неожиданным проворством толстяк извернулся и задрал на ней юбку. Баба как ни в чем не бывало продолжала свой путь. Закатив глаза, толстяк чмокнул губами. Его дружки раскатисто заржали.

– Лучше без скандала, ребята, – проговорил трактирщик, глядя в пол. – Садитесь, я угощаю.

– Зачем скандал? Какой скандал? – умильно заворковал толстяк. – Слышишь, Тихоня?! Не смей больше орать! Все-таки мы в гостях, здесь все-таки музыка и… вон какие крошки сюда забредают!

– Где? – Тихоня заинтересованно вытянул шею.

– Вон там, рядом с деревенщиной в полотняной рубахе. Ну как, разглядел?

Стив – колотушка ткнул пальцем толстяку в брюхо.

– Все, Бочонок, кончай. Садись, пока угощают. А то, – он подмигнул трактирщику, – хозяин чего доброго передумает.

В то время как удалая троица набросилась на копченую грудинку, Том разыгрывал в лицах ссору монаха с чертом. Хохочущие зрители окружили его плотным кольцом. И как только святой отец своей бранью загнал нечистого в кувшин со сметаной, Том подбросил в воздух лютню и задорно объявил: «Песня о волке».

Х Х Х

Тут Пайнсон прервал чтение и посмотрел на утонувшего в кресле писателя. Сэмюэль Бэрбидж поощрительно кивнул.

– А что если… – пробормотал нотариус и, отложив тетрадь, выбежал из комнаты. Вернулся он с гитарой в руках. – А что если мы, так сказать, оживим спектакль? Как вы на это посмотрите, сэр?

– Это не мое шоу. – Мистер Бэрбидж тонко улыбнулся. – Читаете вы, должен заметить, весьма выразительно. Остальное – дело вашего вкуса.

Пайнсон взял несколько аккордов.

– Тогда, пожалуй, рискну. Том по сюжету играет на лютне, а я – на гитаре. Вот и вся разница. – Прислонив тетрадь к бутылке с коньяком, нотариус хрипловато запел.

Х Х Х

В одном краю двести лет назадскот вовсе не ел траву:щипали козы там виноград,вкушали быки халву.

Овечки нежные в том краюдавали не шерсть, а шелк.И вот – поди ж ты! – в таком раюзавелся матерый волк.

– Эй, как тебя! – проревела чья-то луженая глотка. – Давай что-нибудь повеселей!

Не обратив на этот окрик внимания, Том продолжал:

Волк ловко путал свои следыи как продувной подлецне стал, каналья, вкушать плоды,а принялся красть овец.

Он был огромен, валил быкаи сделался сущим злом.Когда, к примеру, он жрал телка,то мог закусить козлом.

И кровь по волчьей текла губе,и след его вел во тьму.Бараны к небу взывали «Бе-е!»Коровы молились: «Му-у!»

Кто-то сзади хлопнул Тома по плечу. Он обернулся.

– Сказано тебе: играй повеселей. – Белесый парень в разодранной рубахе почесывал бок.

Том почтительно поклонился.

– Не охота: у меня икота.

Приоткрыв дырку на месте переднего зуба, парень мрачно усмехнулся.

– Я и сам люблю пошутить. Особенно – после жратвы. – Он ткнул кулаком Тома под ребро. – Заводи: прибью.

– Двинь ему, Стив, разочек! – посоветовал тот же громоподобный голос. Его обладатель грыз баранью кость, то и дело сплевывая на пол.

– Да ты рехнулся, Тихоня! – Сидящий возле него толстяк залпом осушил кружку. – Если Стив разделает глимена, нам прядется плясать всухомятку.

– Черт, об этом я не подумал! Ты, Бочонок, умней Папы Римского!

Толстяк смиренно потупился.

– Ошибаешься, мой друг. Папа тоже не пальцем деланный. – Он что-то зашептал Тихоне на ухо, и тот прыснул.

– Заводи, малый, – угрюмо повторил Стив. – Бочонок плясать будет.

– Неплохо бы, – сказал Том, – сперва насадить на него обруч. Чтоб не прорвало.

Бесцветный взгляд Стива на мгновение вспыхнул.

– Насадят когда-нибудь. Веревку на шею. Но ты, кажись, до этого не доживешь. – Он ткнул Тома гораздо чувствительней.

Том, побывавший на своем коротком веку в различных переделках, счел дальнейшие пререкания излишними и заиграл плясовую. Он уже успел заметить, что народ потянулся к выходу. «Ребята Длиннорукого Клема», – испуганно произнес кто-то рядом. Эти слова отозвались многократным эхом, и столы освобождались один за другим. Трактирщик торопливо отсчитывал уходящим сдачу, а Том наяривал плясовую.

По направлению к двери шла белокурая стройная девушка в поношенном деревенском платье. За руку ее держал худенький мальчик лет шести. Сопровождал их широкоплечий веснушчатый детина, домотканая рубаха которого намокла от пота. Бочонок заступил им дорогу.

– Не убегай, крошка. Давай-ка попляшем.

– Вот еще! – Девушка попыталась его отстранить. – Обождешь пока!

– Ну уж нет, – замотал головой Бочонок. – Может, кто и обождет – только не я.

Веснушчатый детина положил ему на плечо огромную пятерню.

– Отвали подобру-поздорову. Недосуг нам с тобой плясать.

– А тебя, дубина, никто не приглашает! – Толстяк стряхнул его руку с плеча. – Топай, покуда цел!

– Ого! – удивился детина.

Но девушка потянула его за рукав.

– Спокойно, Стэн. Не кипятись.

– Я в порядке, Нэнси, я спокоен. – Он пихнул Бочонка в жирную грудь.

Толстяк отшатнулся. И тут же с ним рядом вырос Тихоня.

– Вижу, кто-то здесь ищет ссоры! – загремел он. – Бог свидетель, мы этого не хотели!

Подскочивший трактирщик попробовал вмешаться:

– Угощаю всех! – плаксиво вскрикивал он. – Только угомонитесь! Угомонитесь, черт бы вас побрал!

Тихоня с размаху ударил его по уху.

– Не нравишься ты мне, борода. Невзлюбил я тебя почему-то. А тебя, птенчик, – он сделал шаг к детине, прикрывшего спиной девушку с мальчиком, – я мигом выучу летать.

– А ну! – Сжав кулачищи, детина шагнул ему навстречу.

Двое дюжих ремесленников протиснулись между ними.

– Бросьте дурить, ребята, – проговорил тот, что постарше, кряжистый мужик с красным носом. – Потрепались – и баста!

Бочонок и Тихоня выхватили ножи. Том быстро сунул лютню под стол и, не найдя под рукой ничего подходящего, решил пустить в дело утяжеленную монетами кружку.

– Какой сердитый дядя! – Бочонок пощекотал острием ножа горло ремесленника. Тот судорожно глотнул. – Если ты быстренько не уберешься, чего доброго, я помру со страху.